Последний месяц я провел, трудясь пролетарием на благо акул капитализма, так что с написанием новых заметок было трудно – пролетарский ритм жизни не располагает к вдохновению и логическому анализу. Это так, исключительно для любителей поругать “современную жизнь”, при которой у офисных работников, как известно, ни на что нет сил и времени. Смею заверить, что физический труд средней тяжести исключительно полезен для осознания всей прекрасности легкого физического труда в офисе.
После дружеского расставания с акулами капитализма я хватался то за одну тему, то за другую, но никак не мог что-нибудь закончить. То я брался писать про инквизицию, то про популярное шарлатанство в России, и всякий раз что-нибудь меня отвлекало. Но вчера ночью я имел очередную беседу с европейцами, и уж про это не могу не написать.
Памятуя об определенных проблемах, наблюдающихся в Европе с образованием и общей эрудицией, я избрал для беседы полицейского-шотландца, рассудив, что цепной пес капитализма уж наверное должен соображать, что и как в этой жизни устроено.
Цепной пес пожелал вести беседу на тему кровавого тирана Сталина, как я и ожидал. Особенно полицейского интересовал период коллективизации и индустриализации. Он сразу же заявил, что восхищен прогрессом, достигнутым путем этих мероприятий. Я было удивился подобному трезвомыслию, но тут мой собеседник стал говорить нечто странное.
Для начала он завел старую песню в стиле “тиран наслал террор ЧК на Русь; завыл народ, в мученьях погибая…” Я, привычно вздохнув, напомнил заморскому товарищу, что даже в 1937 году количество заключенных в СССР уступало оному количеству в современных РФ или США. Таким образом мне удалось сбить запускаемый в мой адрес тезис о том, как-Сталин-убил-больше-людей-чем-Гитлер (у меня уже выработались зачатки телепатии – предчувствую эту мантру заранее в радиусе километра).
Касательно людоубийства есть один соблазн – привести в пример великого британского премьер-министра Уинстона Черчилля. Который, как известно, был расист (почитайте что-нибудь из его высказываний, там просто библия белого нациста), эксплуататор и палач африканских и азиатских народов, на совести которого изрядное количество крови (в том числе и вполне буквальной, так как по молодости Черчилль знатно повоевал в Латинской Америке и Африке, подавляя восстания и революции).
Однако в целях чистоты дискуссии я твердо решил воздерживаться от аргументов типа “у вас линчуют негров!” – в конце концов, моей целью являлось вовсе не доказательство того, что Иосиф Сталин ничем не лучше всех остальных лидеров прогрессивного человечества.
Итак, беседа началась. Полицейский (кстати, его зовут Пат – вероятно, Патрик) заявил, что кровавый Сталин истреблял фермеров только за то, что они хорошо работали. Я пояснил Пату, что никаких “фермеров” у нас отроду не было, а было средневековое общинное земледелие, благодаря исключительным достоинствам которого мы вплоть до середины 1930-ых имели регулярные вспышки серьезного голода.
Хороший пример – мемуары А. Н. Наумова, бывшего в 1915-1916 гг. министром земледелия. Он участвовал в борьбе с “самарским голодом” в конце позапрошлого века, когда “небывалые недороды 1897-1989 гг. повлекли за собой почти повсеместное недоедание, а в ряде районов настоящий голод с его последствиями – цингой и тифом”. “Что же мне пришлось увидеть? Россия практически не вылезает из состояния голода, то в одной, то в другой губернии, как до войны, так и во время войны”. Видный царский сановник Ламздорф: “От просящих хлеба нет прохода. Окружают всюду толпой. Картина душераздирающая. На почве голода тиф и цинга”. Министр иностранных дел Гире пребывал “…в ужасе от того, как относятся к бедствию государь и интимный круг императорской семьи”. Очевидно, государь-батюшка к бедствию просто “не относился”. Никак.
Почему все это было? А потому, что крестьянский способ обработки земли не слишком далеко ушел от подсечно-огневого земледелия, а вводить орошение и удобрение не было ни малейшего смысла при сохраняющемся общинном землевладении. Любителям поминать, что “все кругом народное, все кругом ничье” хорошо бы ознакомиться с практикой дореволюционного землевладения, чтобы понять, когда на самом деле все было ничье.
При таком хозяйствовании (да еще и в нашем суровом климате) ожидать небывалых урожаев, когда “ели-ели, да стали и немцам под стол бросать – подавись!”, довольно глупо. Все россказни про “русского крестьянина, кормившего всю Европу”, остаются целиком на совести Говорухина. Он и прочие сказочники правы лишь отчасти. Русский крестьянин действительно кормил Европу — потому что мало ел сам. А весь зерновой экспорт Российской Империи достигался за счет крупных южнорусских помещиков и крупных хозяйств в казачьих землях – и те, и другие использовали многочисленных батраков и передовую технику, и никаких крестьян там и рядом не было.
Иосиф Сталин ясно понимал, что страну нельзя вытащить из средневековья по частям, без глубокой реформации сельского хозяйства. “…мы получили в наследство от старого времени отсталую технически и полунищую, разоренную страну. Разоренная четырьмя годами империалистической войны, повторно разоренная тремя годами Гражданской войны, страна с полуграмотным населением, с низкой техникой, с отдельными оазисами промышленности, тонущими среди моря мельчайших крестьянских хозяйств, – вот такую страну мы получили в наследство от прошлого. Задача состояла в том, чтобы эту страну перевести с рельс средневековья и темноты на рельсы современной индустрии и машинизированного сельского хозяйства” (Речь в Кремлевском дворце на выпуске академиков Красной армии 4 мая 1935 г.)
Пат спросил меня, отчего было не модернизировать крестьян по отдельности, без объединения в колхозы? Привожу цитату из французской газеты “Тан”: “Коммунизм гигантскими темпами завершает реконструкцию, в то время, как капиталистический строй позволяет двигаться только медленными шагами… Во Франции, где земельная собственность разделена до бесконечности между отдельными собственниками, невозможно механизировать сельское хозяйство; Советы же, индустриализуя сельское хозяйство, сумели разрешить проблему… В состязании с нами большевики оказались победителями”.
Однако храброго полицейского не пронять пораженческими доводами французишек! На мои аргументы о катастрофической нехватке продуктов питания в стране он выдвинул гениальную идею – занять население охотой на дичь! Очевидно, Пат считал, что у нас тут степи, все кочуют, живут в шатрах, охотясь на стада буйволов…
После того, как я слегка пришел в себя от британского охотничьего духа, Пат переключился на моральную сторону проблемы. Ведь нехорошо, что кулаков репрессировали только за то, что они были против колхозов! …и за то, что устраивали прямой саботаж… и за убийства активистов… и за вооруженное противостояние…
Я слушал все эти словеса (“Как можно уничтожать меньшинства! Это же геноцид!!!”) и не мог понять – откуда у полицейского, участвовавшего, по его же собственным словам, в разгоне и арестах демонстрантов, такая лирическая чепуха в голове? Про какую-то охоту, “геноцид” уголовных преступников…
Попытался объяснить, что в то время главным было – выжить и подготовиться к неизбежной войне и что в подобных ситуациях мысли о личном благе как-то меркнут. В ответ матерый разгонитель демонстраций начал читать мне мораль. Нельзя же – так говорил мне человек, бивший несогласных дубинками – чтобы при постройке светлого будущего пролилась хоть одна слезинка! Слезинка рукопожатного человека или гея! Уж лучше хором погибнуть в огне новой гражданской войны, распаде государства и порабощении иностранными завоевателями!
Насчет завоевателей заморский страж закона солидно отрезал – немцы бы все равно не победили СССР, замерзли бы в первую же зиму! Очень приятно, что Пат так уверен в нашей обороноспособности, но удручает полнейшее невежество в военных вопросах. Будь у нас тут хоть Антарктида, с одними трехлинейными винтовками и одиноким броневичком Ленина мы бы проиграли войну, вероятно, даже с Польшей…
Следующий полицейский аргумент – почему было не дать кулакам должности председателей в колхозах? Они же были такими оборотистыми! Да, были. Однако кулаки часто были не крестьянами в строгом смысле слова, а ростовщиками, кабатчиками и прочими дельцами, которых к общественным фондам подпускать опасно; это не говоря уже о том, что организация колхозного земледелия требовала совершенно нового подхода – познаний в механизации, химизации и мелиорации у специалистов по выбиванию долгов и спаиванию населения не было, боюсь, ровно никаких.
Конечно, были и другие. Мой прадед по отцу имел стадо из 30 коров в селе Кожаны, что в Брянской области. Отчего-то тиран Сталин не расстрелял его лично из противотанковой пушки. Наоборот, прадед Свирид был весьма уважаемым и авторитетным человеком, его сын Петр стал видным членом пожарной бригады, а а внук, также Петр, уехал учиться в МГУ и работал физиком-ядерщиком. Видимо, тоталитарный НКВД был в тот момент слишком занят расстрелами ста миллионов невинных интеллигентов, чтобы заняться моими предками.
Дабы проиллюстрировать дух того времени, я привел в пример историю Якова Джугашвили, захваченного немцами в плен. Его пытались использовать для давления на отца, что, как мы знаем, встретило непреклонный отказ. Известный писатель и журналист Леонид Млечин, помнится, разоблачал тирана Сталина, утверждая, будто он был таким чудовищем, что даже отеческие чувства умерли в его сердце. Очень хорошо, что Леониду Млечину никогда не стать правителем России. Уж он-то правил бы с регулярной оглядкой на свои чувства, и делал бы только то, что велит ему любящее сердце. Все правительство, очевидно, состояло бы из его родственников, а на пенсии другим членам семьи Млечиных уходило бы до 90% бюджета страны. В конце концов, нельзя же пренебрегать родственными чувствами, а то и до тирана Сталина недолго опуститься!
Однако полицейский Пат безапелляционно заявил, что все это – красная пропаганда. На вопрос, отчего же это немцы вещали на всех частотах, что захватили сына самого Сталина, и сопротивление им бесполезно, мой собеседник промямлил что-то невнятное о нашем давлении на Германию. Надо понимать, Сталин еще в 1941 дотянулся до Берлина и душил Йозефа Геббельса своими щупальцами, заставляя подтверждать измысленное собой вранье…
На этом беседа, слава небу, иссякла, и я наконец отправился спать. А поутру подумал – это же чудовищно. Человек, не имеющий понятия об элементарных вещах, берется с неподражаемым апломбом судить о делах минувших дней в совершенно чужой стране и считает, что его (почерпнутые из лживых книжонок Тимоти Снайдера) тощие мыслишки должны повергнуть неграмотных аборигенов в священный трепет.
Кто-нибудь может мне объяснить, откуда берется подобная – наивная, высокомерная, невежественная – детскость мышления у просвещенных собратьев с Запада?